Лес возле местечка был еврейским лесом, хотя принадлежал помещику. Здесь имелся сторож с двуствольным ружьём и тремя злыми породистыми собаками, которые всюду за ним бегали. Тем не менее, это был еврейский лес. К сторожу, которого звали Яков, мы ещё вернёмся, так как с этой личностью была связана судьба многих евреев местечка. Вернее, их коз. Прошу не смеяться над козами: они играли большую роль в судьбе многих жителей.

Местечко находилось на горе, на берегу Днестра. Чтобы добраться до реки, надо было спуститься на полкилометра. На этом спуске и был расположен лес, занимавший площадь в несколько квадратных километров. Внизу, вдоль реки, была узкая полоса, засаженная фруктовыми деревьями.

На летний период русские (их называли кацапами) арендовали участки земли вдоль Днестра и выращивали там огурцы, арбузы и дыни. Потом весь урожай реализовали в ярмарочные дни в местечке и в окружающих сёлах. Летом, по субботам, местечковая молодёжь прогуливалась и покупала у кацапов дыни и арбузы, устраивая затем пикники на берегу Днестра. Малыши, у которых не было денег, приспосабливались: крали у хозяина участка парочку арбузов или дынь и, спрятавшись за деревьями леса, с аппетитом закусывали. Для них это было своего рода приключением. Добрые русаки не отказались бы дать им пару арбузов, если бы их попросили, однако возмущались, когда обнаруживали, что кто-то бессовестно посягнул на их собственность. Они загорались, как порох, вспыхивали скандалы и драки.

Лес был смешанный: дубы, сосны, разнообразный кустарник. Были дикие груши и яблони, шиповник, вишни и чёрная черешня. Для нас, детей, эти походы в глубину леса были увлекательными путешествиями. Каждая группа имела свой участок. Иногда возникали даже драки, и в одной из них я чуть не лишился глаза, в который мне угодили комом земли.

Кто не знал тогдашних бессарабских нравов, может подумать, что дети лакомились лесными фруктами из жадности. Это неправда. Бессарабия исключительно богата разными фруктами, летом их можно было купить за гроши. Крестьяне из окружающих сёл привозили на базар полные подводы вишни, черешни, слив, яблок и других фруктов. За считаные копейки, а позже за румынские леи, их покупали вёдрами и мешками. Так что не ради добычи дети ходили в лес ‒ только для развлечения. Лес, находившийся у самой кручи возле местечка, для нас, детей, был уходом от реальности ‒ в другой мир, полный опасностей и страхов, особенно были страшны собаки Якова. В лесу ощущался вкус рая. Им обладали ройтечкис, маленькие, величиной с маслину, плоды с колючими и мелкими зёрнышками, росшие на больших кустах. Они поспевали, когда лес начинал меланхолически сбрасывать листья и дышать осенью. Мы уходили в лес обирать эти кусты.

Лес принадлежал помещику, но настоящими хозяевами были местечковые евреи, даже не Яков, который железной рукой управлялся с нашими козами. Не знаю, кому принадлежит сегодня наш лес. Понятно, что он уже не еврейский, поскольку в местечке нет евреев.

У писателя Менделе Мойхер Сфорим, отца еврейской литературы, в лесу стоят деревья и птицы поют. Он их видел сквозь свои еврейские очки. Лес нашего местечка не мог быть ещё чьим бы то ни было ‒ только еврейским. Лес не знал языка хозяина-помещика, даже охранник Яков был вынужден подчиниться реальности и говорить на идиш. В праздник Шавуот все дома и беседки в местечке были убраны лесными ветками. На Лаг-ба-омер мы ходили в лес с рэбе и учителем. В Рош-Ашана через лес выходили к Днестру и бросали в его воды свои грехи, а река уносила их в море. Деревья были свидетелями нашего символического очищения. Ту би-шват. Мы, дети, знали, что этот день считается праздником леса, хотя деревья стоят нагие, грустные и дрожат от холода. На Девятое ава лес нас снабжал колючими шариками, которыми мы сражались друг с другом. В этом же лесу мы ломали ветки на веники, с которыми ходили в канун субботы в баню. Зимой здесь собирали хворост, чтобы обогревать дома. По закону это было запрещено, однако Яков делал вид, что не замечает. Он хорошо знал, кому принадлежит лес, знал, что он еврейский, и потому не вмешивался. Яков был в лесу единственным авторитетом (помещика никто никогда не видел). Он относился с сочувствием к евреям местечка и разрешал пользоваться лесом, как своей собственностью. Ему не мешало, что молодёжь гуляла в лесу и крутила любовь, что по субботам евреи ходили в лес подышать свежим воздухом. Ему не жалко было, что мы из леса таскали зелень для наших праздников. Он проходил с собаками и винтовкой на плече. Из-под блестящего козырька и из-под длинных усов светилась улыбка: мол, не бойтесь, евреи. Он ощущал себя королём, который позволяет своим подданным жить как люди. Бог дал столько, что хватит на всех. Если бедные евреи собирали ветки для обогрева своих домов, кому это было в наклад? Ведь этот сушняк согревал кости бедняков. Яков ничего не говорил, потому что имел Бога в сердце.

Однако Яков строго относился к козам. Если он ловил козу, которая поедала листья кустов или деревьев, он угонял её в лесной концлагерь у своего дома. Не было никакой возможности вызволить её без денежного штрафа. Штраф бывал разный. Для первого дня пребывания козы в заключении он составлял 20 копеек, для каждого последующего ‒ ещё по 10 копеек. Если попадались две козы одного хозяина, он их освобождал со скидкой, за 35 копеек, а если три, то за полтинник. Если козы принадлежали кому-то из почтенных жителей местечка, Яков, зная это, оставлял их на воле. Он имел исключительную память и мстил тем, с кем имел особые счёты. Если козу не спешили выкупать, Яков отправлял её в дальний лагерь. Оттуда выкупить было труднее и дороже: выкуп составлял целый рубль. Если житель местечка находился с Яковом в дружеских отношениях, тот мог держать его козу при себе и две недели. И наоборот: если он сводил с человеком счёты, то на второй же день отправлял его козу в дальний концлагерь. Он знал, кому принадлежит каждая коза, никогда не ошибался.

У нас было три козы, и они нас обеспечивали молочными продуктами. Часто козы уходили в лес насладиться лесной травой и листьями. Несколько раз мне приходилось освобождать их из дальнего лагеря. Чтобы до него добраться, надо было пройти лес во всю длину и продолжать путь по берегу Днестра. Я знал о случаях грабежа в лесах. У меня были с собой деньги, и я шёл со страхом, опасаясь, что где-нибудь за деревом стоит злодей. Слава богу, со мной ничего не случилось. Пожалуй, это были самые дальние и волнующие путешествия в моей жизни. Я был влюблён в природу Бессарабии. Она была так богата и казалось прекрасной картиной, написанной самим Богом.

Жители местечка не считали действия Якова в отношении коз произволом. Они смирились с таким положением, ведь они были евреями. А время делало своё дело. Ещё до того, как вспыхнул большой пожар, молодёжь стала покидать родной дом, чтобы раствориться в большом мире. Некоторые готовились к тому, чтобы стать халуцим (первопроходцами) Эрец Исраэль, другие покидали отчий дом, чтобы искать своё счастье в странах Южной Америки и в Соединённых Штатах. Но я убеждён, что в их сердцах сохранилось сокровище: места их детства и юности.

Лес всё там же, но он уже не еврейский. В нём больше не играют еврейские дети. Нет синагог, чьи прихожане сюда приходили за зеленью к праздникам. Единственное, что там осталось, это еврейские могилы на кладбище, неподалёку от леса. Но я уверен, что так же, как мы, ещё живые евреи местечка, скучаем по нашему лесу, так и лес скучает по нас.