В нашем местечке были богачи двух категорий: старые, известные, которые унаследовали и преумножили своё богатство в течение многих лет, и новые, поднявшиеся во время Первой мировой войны или разбогатевшие после неё, когда Бессарабия вошла в состав Румынии и Днестр стал границей. Новые, послевоенные богачи, были в большинстве контрабандистами, которые переправляли через реку-границу дефицитные товары туда и обратно. Они построили себе большие дома из камня и красного кирпича, крытые жестяными крышами, зимой носили хорьковые шубы. Их жёны также щеголяли дорогими шубами, украшали себя массивными золотыми цепочками, толстыми браслетами и внушительными перстнями.

Местечко смотрело на этих новых богачей с той завистью, с которой смотрят на человека, выигравшего в лотерее большую сумму, но не уважало их. Некоторых из них, связанных с начальством тёмными делишками, побаивались. В отношениях с этой публикой евреи местечка не проявляли сердечности.

Чтобы успешней играть роль хозяев местечка, новые богатеи выстроили себе собственную синагогу, так называемую Немую, и скупили там лучшие места с восточной стороны. Это были богачи без корней, зато настырные и чванливые. Но не о них наш рассказ.

В местечке было несколько богатых людей из передовых, просвещённых семей, наследников первых жителей. Это были семьи Цукерман, Бирштейн и Плитман. Главы этих семейств, какими я их помню, были уже старыми евреями, казавшимися мне крепкими дубами, выросшими на тучной бессарабской земле. Каждый из этих евреев имел большой дом и широченный двор. Эти дворы представлялись мне отдельными поселениями. Там были богатые зятья, невестки, дети, много прислуги, были конюшни с лошадьми и бричками. Только эти дворы в местечке были вымощены. Квартиры располагались по периметру двора, каждая имела красивый балкон. От домов и дворов здесь веяло устоявшимся богатством, но не просвещением, как это было в Польше и Галиции. Тут чувствовалась особая бессарабская традиция, от которой веяло землёй и деревенским хозяйством, традиция, которую описывает Мордехай Спектр в своих рассказах. Здесь обитали богачи, которые не тешились мечтами о жизни, которая будет через 120 лет, ‒ они никогда не отказывались от своей части в этом мире.

Фройка Цукерман уже в годы моей молодости был стариком. Одни говорили, что он богаче всех, другие говорили, что Эйных Бирштейн богаче его. У Фройки было десять детей, все женатые и замужние, и жили они в домах во дворе. Только старший сын, Исраэл сын Фройки, как его называли, построил себе дом в стороне. У него также был большой двор с конюшнями и сараями, где содержались лошади и брички. Старый Фройка уже отошёл от своих больших дел (гешефтен), но иногда ещё ездил на свои фермы или к помещикам, с которыми вёл дела. Разъезжал он в карете, запряжённой двумя упитанными, ухоженными и красивыми лошадьми. Кучером у него был немец Готлиб, разговаривавший с хозяином на идиш.

Фройка Цукерман не был знатоком Торы. Его представления о мире не простирались за рамки философии предпринимателя. Белая борода Фройки была всегда красиво расчёсана. Летом он носил лёгкий сюртук, зимой ‒ хорьковую шубу с каракулевым воротником. Молился он, понятно, в Красной синагоге и вёл себя, как хозяин местечка. Он занимал передний дом в своём обширном дворе. В доме было много больших комнат и залов. Поднимались к нему по широкой лестнице. Монументальная входная дверь внушала почтение посетителям.

Сыновья Фройки были типичными бессарабскими евреями, владельцами виноградников, ферм и других сельских гешефтов. Только младший из них, Идл, считал себя интеллектуалом и, чтоб признавали его таковым, носил золотое пенсне на длинном носу. Для своих дочерей, полных и рослых, он выбрал мужей из знатных семейств. Один из его зятьёв был Арке Бройде, человек невысокого роста, с рыжей редкой бородкой. Он держал торговлю скобяными изделиями в одном из магазинов, построенных Фройкой Цукерманом. Магазин выходил фасадом на среднюю улицу местечка. 

Эйнех Бирштейн был вторым богачом среди стариков. Он также владел большим домом с обширным двором. Здесь жили все его женатые и замужние дети со своими семьями. Эйнех был среднего роста, так же, как Фройка, холил свою седую бороду и был всегда тщательно одет. Он был дальновидней Фройки Цукермана и построил недалеко от местечка большую паровую мельницу. Я помню, как тащили паровик, купленный в Одессе. Машину привезли по железной дороге на станцию Ункитешть, в тринадцати километрах от местечка. Оттуда её тащили десять пар быков, запряжённых в специальную платформу на больших дубовых колёсах. Все жители местечка вышли посмотреть на чудо-машину. Когда установили всё оборудование и прозвучал первый гудок, евреи Вертюжан преисполнились гордости за то, что их местечко стало первым в округе, где есть механизированная мельница. Две водяные мельницы на Днестре, принадлежавшие Николаю Слепому, закрылись, потому что крестьяне всей округи стали ездить на мельницу Эйнеха.

Он был умным евреем, честным человеком, и его дети отличались учёностью и воспитанием. Его старший сын, Аврум-Эрш Бирштейн, был эрудитом. Он владел одним из лучших мануфактурных магазинов, пользовался авторитетом и у евреев, и у крестьян. Младший сын Эйнеха, Хаим (его звали Хаим Эйнеха), учился в Одессе и имел аптеку. Один из зятьёв, Аарон-Моше Бару, владел самым большим магазином письменных принадлежностей и библиотекой. До того как в местечке была создана общественная библиотека, молодёжь брала книги у него. Библиотека играла большую роль в жизни образованных людей. Аарон-Моше был современным евреем, носил сюртук и отглаженные рубашки с твёрдым воротничком, стриг бороду, как Эмиль Золя, при чтении пользовался пенсне, был сдержан в манерах, и местечко считало его гордецом.

Плитманы ‒ третья по богатству семья. Все они были типичными бессарабскими евреями, всегда отдававшими должное стакану вина и хорошей мамалыге с творогом и сливочным маслом. Йосл Плитман был высокий белобородый старик. Я его помню уже частично парализованным, с трясущейся головой, но, выпив лишний стакан вина, он ещё мог пуститься в пляс. На паях с сыновьями Йосл держал самый большой склад деревянных изделий. Один из его зятьёв был директором русского государственного училища. Этот зять был уроженцем Литвы, типичным русско-еврейским интеллигентом, смотревшим на мир сквозь толстые стёкла очков, так как был сильно близорук. Сын Йосла, Вовэ, был очень настырным типом и всюду вмешивался в дела общины. Другой, Калман, имел собственный виноградник и сам был не дурак выпить.

После того как Бессарабия отошла к Румынии, Плитманы стали владельцами фабрик по производству подсолнечного масла и поставляли свою продукцию во многие страны. Жена Йосла Плитмана, Сося, дама с большим гонором, как говорится, казак-баба, вела себя подобно Миреле Эфрат[1].

Эти три самых богатых семьи местечка превратились в замкнутые династии, которые роднились между собой. Они были тесно связаны деловыми и семейными отношениями и считали себя лидерами местечка. Каждый из членов этих семей, как водится, стремился перебраться в большой город и там воспитывать своих детей в ногу со временем. Первым в местечке закончил медицинский факультет Шимон Рабинович, внук Эйнеха Бирштейна по матери. Калман Цукерман послал своего сына Фройку учиться на инженера, и Фройка Цукерман стал первым инженером в местечке. Сам Калман был интеллигентным евреем и одним из руководителей сионистского движения в местечке. Богатый бессарабский еврей был, за незначительным исключением, непохож на евреев других стран. Нечего было и думать о глубоких познаниях в Торе ‒ он был просто богатым евреем. Свои торговые дела бессарабские евреи вели примитивно. Но время не стояло на месте. Дети и внуки зачастую ушли далеко от старших, учились, стали интеллигентными людьми, пользовались авторитетом среди молодёжи. Многие из них оставили родные места и стали первопроходцами Эрец Исраэль.

Потом поднялись новые богачи, которые намного превзошли прежних, но наибольшим почтением пользовались старые, глубоко укоренённые семьи, хотя некоторые из членов этих семьей разорились.

Однако в годину последнего суда между евреями не стало никакого различия. Все жители местечка, старые и новые богачи, знатного и незнатного происхождения, ушли единой дорогой в ад Транснистрии, к безвестным братским могилам.

 

 

[1] Пьеса Якова Гордина «Миреле Эфрат» ‒ одно из наиболее известных драматических произведений на идиш, имеющее богатую сценическую историю.