В феврале 1917 года произошла русская революция, которая положила конец правлению династии Романовых. Мне было тогда неполных четырнадцать лет, но я уже понимал большое значение этого события. Еврейские дети из бывших местечек Восточной Европы тогда быстро взрослели. Война, с её суровыми законами, заставила еврейского ребёнка много переживать и быстро взрослеть.

В местечко весть о революции пришла как далёкий отзвук событий, которые происходили где-то в Москве, Петрограде, Киеве, Одессе и в других больших городах великой Российской империи. Но так случилось, что наш дом стал, так сказать, информационным центром событий первой волны. Мой брат Реувен, когда началась революция, лежал в госпитале в Петрограде, в самом центре революционных событий. Письма от него были настоящими информационными бюллетенями о боях, там происходящих. Когда приходило письмо, его передавали из рук в руки по всему местечку; даже самые просвещённые, то есть читавшие газеты, так называемые интеллигенты, читали эти письма как драгоценные документы. Оно и понятно: письма приходили из самого источника.

Слово «Петроград» звучало в те дни как синоним высокого героизма, и все испытывали священный трепет, как только его произносили. Бывший Петербург Романовых, с началом войны сменивший своё название, потому что «Петербург» звучало слишком по-немецки, стал символом свободы и демократии, обещанных русскому народу. Для евреев революция была обретением гражданских прав. Речь шла о таких свободах, о которых русские евреи не могли и мечтать. Внезапно Петроград перестал быть запретным городом для проживания евреев и стал для них символом настоящей свободы. Надо было родиться и жить при царизме, чтобы понять настроение, охватившее всех евреев России.

Штйтл, местечко, оторванное от больших центров, имело свою интеллигенцию, воспитанную на русской культуре. Революцию она встретила с радостью, как своё дело, несмотря на то, что большинство интеллигентов происходило из имущих слоёв и ничего хорошего при её дальнейшем развитии их не ожидало. Но радостно было жить в освобождённой России, которая в течение трёх веков находилась под деспотическим режимом династии Романовых. Евреев воодушевляло будущее без страданий и погромов, надежда на демократическое устройство и гражданские свободы. Эти перспективы воспринимались как большое счастье и поддерживали праздничное настроение.

Как и в начале войны, почти три года тому назад, звучали новые слова и новые имена. Мне, четырнадцатилетнему юноше, начавшему читать всё подряд, эти слова и имена были незнакомы. Раньше я ничего не слышал о Керенском, а теперь все повторяли это имя, оно то и дело звучало в бесконечных беседах и дискуссиях, вызванных революцией. Мне казалось, от Керенского зависит судьба не только России, но и всего мира. И моя детская интуиция не подвела меня, всё шло именно так. Революцию идентифицировали с Керенским. Когда Временное правительство ввело в обращение новые деньги, их стали называть керенками. Новые банкноты были разноцветными. Да, в России действительно произошли изменения. Позже эти денежные знаки обернулись трагедией для жителей Бессарабии, потому что после оккупации нашего края Румынией они потеряли своё значение. Надо отметить, что не все у нас пользовались керенками, многие продолжали пользоваться царскими денежными знаками. Здесь сыграла роль не только вековая традиция, но и опасение, что революция не продержится долго и вернётся старый режим, хотя этого, понятно, никто не хотел.

В местечке революция вызвала радостное возбуждение, которое не имело под собой материальной основы. В деревнях же вокруг местечка рассуждали куда более рационально. Если евреи местечка радовались свободе и правам, данным им революцией, то крестьян волновало нечто более конкретное. Новое правительство обещало раздать землю помещиков крестьянам. В нашем крае крестьянин, имевший пять гектаров земли, считался богатым хозяином. Владевший десятью гектарами был на ещё более высокой ступени благосостояния. Но были десятки тысяч крестьян, которые вообще не владели землёй ‒ так же, как их предки, которые всю жизнь были землепашцами. И, наконец, были помещики, владевшие тысячами гектаров земли, лесами, богатыми усадьбами. Бессарабский крестьянин, как большинство крестьян царской России, был очень отсталым и бесправным, чтобы совершить революцию, но в его душе всегда тлел протест против несправедливости.

Революция обещала раздать помещичью землю крестьянам, что оказало магическое воздействие на настроение сельских жителей, хотя крестьяне и не очень верили: это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. В сёлах не читали газет, и местечко стало единственным источником информации. Крестьяне приходили к своим знакомым евреям и спрашивали, что нового. Штетл тоже был захолустьем, но крестьяне считали: евреи знают всё, они должны иметь сведения и о революции. Позже революция явила себя в местечке в лице моего брата Реувена. Прибывший из петроградского госпиталя, он действительно привёз с собой её дух: в рассказах об увиденном им лично в Петрограде ‒ об уличных боях, манифестациях рабочих, митингах и других событиях первых дней, недель, месяцев революции, да и своим видом. На левом рукаве он носил широкую красную ленту с лозунгами какой-то организации, на груди справа у него был красный бант, солдатская фуражка также была украшена красным. В нём бился пульс революции. Местечко приняло его как одного из тех, кто сбросил с престола царя и привёл к власти Керенского. Сам Реувен, правда, ничего не сообщал о своём личном героизме, но его рассказы о происходившем несколько недель или месяцев тому назад воспринимались жителями местечка как свежие новости. Он ведь сам был в Петрограде и видел всё своими глазами.

Но всё это не могло смягчить переживаний моих родителей. Революция принесла местечку радость и надежду, но сын их стал инвалидом. Его левая рука была искалечена: пуля «дум-дум» вырвала всю её наружную часть. Он держал выпрямленными три пальца этой руки, только ими он мог шевелить. От плеча до локтя проходил глубокий красный шрам ‒ результат тяжёлых операций, которые спасли руку от ампутации. Брат всегда вспоминал добрым словом хирурга-еврея из госпиталя, который сохранил ему руку.

Провинциальный штетл переживал первые радости революции, первые надежды. В России события развивались, но для Бессарабии революция стала отсечённой главой: румынская армия оккупировала Бессарабию и оторвала её от России. Румынская оккупация была совершенно новым событием, но об этом отдельно.