Так начинаются все красивые повести, большинство из которых выдуманные. Повесть, которую мне предстоит вам рассказать, вовсе не выдумка, а настоящая правдивая повесть о непридуманных людях, об их надеждах, печалях и радостях, песнях и вере в Бога, об их работе и быте ‒ короче, о жизни, которая была и которой больше не будет. Тогдашний еврей, о котором пойдёт речь, жил не так уж давно, как это может вам показаться. События, люди, природа остались в моей памяти абсолютно реальными, как будто только вчера я их видел. Эти прошлые годы, которые уже так далеки от нас и по времени, и в заботах текущего дня, всё ещё бушуют в моей крови, как бесконечная мистическая война, которая никогда не кончается. Это как дерево, вырванное из земли свирепой бурей: оно мертво, но наша память видит его таким, каким оно было, ‒ живым и цветущим.

Городок, по которому мы вас поведём, больше не существует. То, что было живым, полнокровным и настоящим, стало тенью и миражом. Мы можем только фантазировать и воображать прошлое городка. Возможно, ещё сохранилось несколько домов прежних жителей, возможно, осталась одна из тех пяти синагог, куда евреи ходили молиться своему Богу. А может, стоит только стена, свидетельство того, что здесь была синагога. Возможно, осталось несколько надгробий с надписями, свидетельствующими о том, что здесь жили евреи. Мы говорим лишь о случайно сохранившихся надгробиях, потому что новые варвары, придя в местечко, принесли цивилизацию, которая замостила улицы кладбищенскими плитами и сделала это руками обречённых на смерть евреев. Местечко это называлось Вертюжаны и было одним из девяти, возникших в Бессарабии в прошлом столетии, когда царь Николай решил колонизировать эту землю, перешедшую к России после войны с турками.

Автор этих строк ещё застал евреев, которые были детьми первых колонистов. Одного из них звали Эрш-портной. Ему было за восемьдесят, у него была белоснежная борода. Он любил рассказывать о тех временах, когда ночью боялись выйти из дома, чтобы не растерзали дикие звери. Он любил рассказывать страшную историю о том, как он и его младший брат Реувен, который теперь был тоже старик, заблудились в высоких бурьянах и их еле нашли. Такие евреи, древние и седые, напоминали старые дубы. Их было немало в местечке, и все они любили рассказывать о тех временах, когда местечко было ещё в колыбели. Увы, никто тогда не записывал текущие события, вот и не осталось свидетельств о прежней жизни, с момента поселения евреев на чернозёмной целине, которая стала потом святой землёй. Как они, евреи Бессарабии, тяжело работали и стали умелыми земледельцами.

С раннего детства я был свидетелем тяжёлого труда евреев на табачных плантациях Бессарабии, это были также женщины и дети. Не знаю, видели ли вы где-либо, кроме Израиля, столько еврейских девушек, работающих в поле. Они копали землю, сажали и чистили кусты, собирали табачные листья и развешивали их на верёвках для сушки. У нас в городке были настоящие «рекордсменки» по обработке табачных плантаций. Это был круглогодичный труд, с участием всех членов семьи. Про еврейских мальчиков нечего и говорить: они были специалистами земледелия. Этому они нигде не обучались, а с детства росли в труде. Привязанность к земле была у них в крови, они были как деревья, пускающие свои корни в землю. Я знал этих ребят, рос с ними, видел их тяжёлый труд. Они и сегодня стоят перед моими глазами, как высеченные топором.

Евреи Бессарабии жили мирно и были в дружеских отношениях с молдаванами. С ними они заключали деловые соглашения ‒ без всяких расписок, на честное слово, при полном доверии друг к другу. Известный Кишинёвский погром 1903 года антисемиты объясняли тем, что евреи нечестно вели себя по отношению к неевреям. Чистая выдумка русских властей! Молдаване, отличающиеся дружелюбием и прямотой, неспособны были бы навредить, если бы к этому их не провоцировали. За исключением, конечно, тех, кто подпал под влияние царских реакционеров, а в дальнейшем более 20 лет находился под воздействием румынской антисемитской пропаганды. Вот что превратило часть молдаван в диких зверей во время Второй мировой войны.

И всё-таки, возвращаясь к хорошим временам, нужно сказать, что тесные отношения между соседями, гоями и евреями, были дружелюбными, основанными на взаимном доверии. Вертюжаны вообще считались коммерческим и индустриальным центром округи из двадцати пяти сёл. Многие молдавские крестьяне ходили за советом к знакомым евреям, и не только в деловых, но и в семейных вопросах. Я помню, как Таки Рудкейчан из соседнего села Золучены, где все его уважали, приехал к хозяину мануфактурного магазина Авруму-Эршу Бирштейну посоветоваться насчёт своего сватовства к Василике Чобан ‒ из менее зажиточной, но также почтенной семьи. Я был свидетелем значительных сделок между молдаванами и евреями, под честное слово. Помню, как давали деньги взаймы молдаванам, под проценты и без всякой расписки, как без всякой бумажки крестьяне заказывали у евреев обувь и одежду для всей семьи. Однако наибольший размах достигали коммерческие отношения в дни ярмарок, проводившихся в местечке каждый божий вторник. В этот день женщины из окружающих сёл приходили в местечко продать пару куриц, несколько десятков яиц, уложенных в кукурузную муку на дне четырёхугольного платка, и много чего другого. Переговоры по поводу цены были весьма характерными в той добрососедской жизни евреев и молдаван. Торговались подолгу, и сделка не считалась настоящей без тёплого рукопожатия в конце. Всё это были свидетельства органичной совместной жизни двух народов.

Ещё одним проявлением такого статуса-кво в местечке были шабес гоим. Они зажигали огонь по субботам, разводили самовары и топили печи. Среди них были водоносы, прачки, работницы в богатых домах. Все они органично вписывались в жизнь местечка, говорили на идиш, одевались, как коренные евреи, знали еврейские обычаи не хуже еврейских детей. Даже свадьбы в местечке не проходили без участия молдаван ‒ по той простой причине, что у евреев не было своих музыкантов. Веселились под звуки дойны, жока, танцевали молдавские танцы. Подавались традиционные блюда: печёный лейкех, калыш бройт, баклава, золотой бульон. Потом громогласно, под музыку, объявлялись свадебные подарки. Бессарабские свадьбы имели громкую славу, так как в других еврейских поселениях этих обычаев не было. Еврейские свадьбы в Бессарабии были особенно весёлыми, они продолжались целую неделю, иногда и больше, вино там лилось как вода. Моя мама вспоминала, как Лейбелэ Колман, хозяин виноградника, на одной свадьбе танцевал на крыше дома и держался за дымоход.

Всё это было ‒ и разом ушло после Первой мировой войны, когда, согласно мирному договору, Румыния получила Бессарабию, которая более столетия находилась под господством русской короны и в значительной степени русифицировалась. Прошлое, которое осталось лишь в нашем воображении.